«Полонез» Огинского

С моря дунул холодный ветер, пронизывающий до костей. Весна показалась холодной. Мелкий дождь быстрее напоминал осень, чем весну. Серое небо сливалось с серым пенистым морем, серыми скалами, серыми шинелями. Вот так юг!

В Керчи почти не было деревьев, а те, что и были, уже давно были изрублены на дрова. А тепла все не было, весна задерживалась. Бойцы грелись около умощенных в солярке кирпичей, которые использовались как печка. Впереди еще ожесточенные бои за освобождение Крыма, нужно держаться. Особенно трудно было раненым. Авиация долго не присылала транспорт для их перебазирования в тыл. Не хватало еды, но больше всего докучал недостаток тепла.

Приказ был коротким: найти дрова.

На задание отправились впятером. Молодые и сильные, стройные как кипарисы, бойцы пригибались к земле, чтобы остаться незаметными. Нужно было дойти до двухэтажного домика, который прислонился к скалам, — единственного еще необследованного ими объекта. Возможно, там остались какие-либо дрова: окна, двери, мебель, словом, то, что хорошо горит.

К дому достались нескоро — вошли в опустелое жилище. Неописуемо обрадовались уюту и найденным дровам: посреди опустевшей комнаты стоял большой черный рояль. Крышка лежала в стороне, кто-то уже отломал, осталось немного — разбить деревянный корпус и нести дрова в расположение части. Но никто не осмеливался сделать первый удар.

Аж вот к роялю подошел один из бойцов, высокий худощавый парень, и, склонившись над инструментом, заиграв «Полонез» Огинского. Звуки разливались по пустому жилищу, наполняя солдатские души теплом и воспоминаниями о мирной жизни.

В тот день они возвращались почти без дров, прихватили только отломанную кем-то крышку. В душе каждого звучала музыка.

С моря опять дул холодный ветер, пронизывая до самого тела солдатские шинели. Но бойцы не замечали тот холод, на сердце было тепло.

Фронтовая сестра

Юноша прислонил распаленное лицо к холодной броне танка. Руки и ноги свело то ли от напряжения, то ли от пережитого за эти несколько минут. Он не имеет права расхолаживаться, он командир, на него смотрят бойцы.

Это случилось так внезапно, что он не мог опомниться. Его только вчера назначили взводным. Неделю тому назад он вернулся в свой полк после ранения. Это было его второе ранение, и он во второй раз возвращался к своим. Ранение было тяжелым, врачи беспокоились за его здоровье. Но он выздоровел. И все это благодаря ней, Надежде, фронтовой сестре. Маленькая, хрупкая, она дважды выносила его с поля боя. Во время первого ранения он пытался ей помочь, опирая массу своего тела на уцелевшую руку. Стонал, но шел, пока были силы, а затем она положила его на плащ-палатку и тащила. О втором ранении он почти ничего не помнил. Увидел над собой ее грязное от пороха лица — и отключился. А она вынесла его. Но разве только его! Таких крепких бойцов выносила, что все лишь удивлялись.

Во время вчерашнего боя ее не стало. Не уберегли. Да и кто бы мог подумать, что такое случится.

Они облепили броню танка. Она запрыгнула почти последней. Он подал ей руку и пытался поддержать. Однако скоро все смешалось. Земля превратилась в ад: они пригибались от пуль, танк маневрировал, избегая снарядов. Ее таки зацепило. Надежда сделала гримасу от боли, но даже не застонала. Полезла в сумку за бинтом. В это время танк всколыхался, но избежал взрыва. А она не удержалась.

Ее бледное лицо исчезло под гусеницей их танка. Такое не забывается.

Новый взрыв привел его к сознанию. Взводный сбросил пилотку, все на мгновение увидели его поседевшие за сутки виски, и громко скомандовал: «Вперед! За Родину! За Надежду! Вперед!»

Над полем еще долго стояли столбы дыма и пороха. Санитары хозяйничали около раненых. Окончился еще один бой, еще один день войны. Подсчитывали потери. Кто-то из его ребят непременно придет до конца к войне, дойдет до Победы.