Конечно же, у каждого писателя есть любимый герой. Можно даже сказать, что в каждом любимом герое писатель воплощает самого себя — на разных этапах своей жизни. Нередко бывает, что на страницах произведения автор спорит с самим собой, каким он был в юности. Бывает, что завидует тому, еще молодому, немного наивному, еще не знающему того, что теперь знает, что пережил автор. Бывает, что склоняет голову перед тем лучшим в себе, чего не удалось сберечь, путешествуя по волнам и бурям жизни. Таков и главный и любимый герой Пушкина — Евгений Онегин. И хотя Евгений — ни в коем случае не двойник Пушкина, он такая же неординарная личность, как и его создатель. Можно сказать, что Евгений — прозаическая часть Пушкина. Но в романе есть еще и поэт — Владимир Ленский. Как же рисует его Пушкин?

Вольнолюбивые мечты,

Дух пылкий и довольно странный,

Ко благу чистая любовь

И славы сладкое мученье

В нем рано волновали кровь.

Речами и темами стихотворений Ленский напоминает лицейского товарища Пушкина — молодого Вильгельма Кюхельбекера, а чемто — и самого молодого Пушкина. Таким он и останется — молодым, заблудившимся в мире своих романтических грез, в почти поэтическом бреду, в сетях вымышленной любви. Он не видит — потому что не хочет видеть! — реальной действительности. Интересно сопоставление, которое делает Пушкин между Онегиным и Ленским: «лед и пламень». Эти двое — словно две поры возраста одного человека, и тот, кто повзрослел, старается то предупредить другого, помоложе, защитить от ошибок, то, играя с ним, продемонстрировать свое превосходство. Сначала Онегин попытается вывести Ленского из его выдуманного мира влюбленности:

Я выбрал бы другую,

Когда б я был, как ты, поэт.

В чертах у Ольги жизни нет.

Точь-в-точь в Вандиковой Мадонне:

Кругла, красна лицом она,

Как эта глупая луна

На этом глупом небосклоне.

Онегин пытается остановить бесповоротный ход событий, когда неординарный юноша запутывается в будничном, посредственном, поверхностном, когда в пламени первой любви незаметно гибнет талант и высокая поэзия:

Поклонник славы и свободы,

В волненье бурных дум своих,

Владимир и писал бы оды,

Да Ольга не читала их.

А потому ему остается один жанр — мадригал, единственный поэтический сборник — альбом невесты, единый свет — помещичье именье. Два варианта жизненного пути начертал Пушкин для своего Ленского. Первый, казалось бы, является продолжением вольнолюбивых мечтаний и стремлений геттингенского воспитания, путь,

по которому ведут

Ко благу чистая любовь

И славы сладкое мученье.

Такая жизнь чаще всего коротка, но зато ярка, как вспышка:

…Он мог бессмертной славой

Газет напомнить румера.

Уча людей, мороча братий,

При громе плесков иль проклятий,

Он совершить мог грозный путь,

Дабы последний раз дохнуть

В виду торжественных трофеев,

Как наш Кутузов или Нельсон,

Иль в ссылке, как Наполеон,

Иль быть повешен, как Рылеев.

Не правда ли, это жизненный путь самого Пушкина? А вот и другой путь — долгосрочный:

…поэта

Обыкновенный ждал удел.

Прошли бы юношества лета:

В нем пыл души бы охладел.

Во многом он бы охладел.

Во многом он бы изменился,

Расстался б с музами, женился,

В деревне, счастлив и рогат,

Носил бы стеганный халат,

узнал бы жизнь на самом деле,

Подагру б в сорок лет имел,

Да ел, скучал, толстел, хирел.

И, наконец, в своей постеле

Скончался б посреди детей,

Плаксивых баб и лекарей.

Пушкин не обманывает читателя, давая ему красивую, но сомнительную надежду. Он убрал первый вариант из канонического текста, потому что так сделала сама жизнь. Но, чувствуя глубокую симпатию к молодому романтику, в чем-то узнавая в нем самого себя в юности, Пушкин спас своего героя от такого ужасного для поэта конца. Лучше погибнуть за любовь, за свою мечту, чем разочароваться в ней и уже не жить — существовать, теряя себя как личность, ощущая, как остывает горячая душа поэта.

Очень символично, что убивает Ленского именно Онегин. Убивает, потому что не удалось остановить отклонения поэта от высокого предназначения, не удалось вывести из выдуманного мира в реальную жизнь, сделавши, образно говоря, прививку скептицизма. А может быть, судьбу героев романа определила сама жизнь, потому что, создавая шестую главу (дуэль, смерть Ленского), Пушкин знает, как сложилась судьба реальных поэтов-романтиков: повешен Рылеев, сослан Кюхельбекер, отправлен на Кавказ новеллист Бестужев-Менлинский. Друзья погибали в жестоком мире, а кто-то (а Пушкин знал и таких) корился, сдавался ему на милость. Поэт выбрал для своего героя смерть, чтобы оставить его героем. Может, он уже тогда предчувствовал свой преждевременный конец, последний поединок поэта — не камер-юнкера, не приближенного к царскому двору, не блюдолиза, а того, кто «восславил свободу»… Недаром же Лермонтов сравнивает судьбу Пушкина с судьбой Ленского!

Истинные поэты Росси не меняли своих взглядов, не покорялись — они ярко вспыхивали, рано уходили из жизни, завещая друзьям и потомкам свои высокие идеалы. Именно потому они в России больше чем поэты. Они — светочи России.