Жизнь каждого человека полна событий, то трагических, то тревожных, то печальных, то радостных. Бывают минуты вдохновения и уныния, взлета и душевной слабости, надежд и разочарований, радости и горя. Какие из них считать лучшими? Самый простой ответ — счастливые. Но всегда ли это так?

Вспомним знаменитую, всегда по-новому волнующую сцену из «Войны и мира». Князь Андрей, утративший веру в жизнь, отказавшийся от мечты о славе, мучительно переживающий свою вину перед умершей женой, остановился у преображенного весеннего дуба, пораженный мощью и жизнестойкостью дерева. И «все лучшие минуты его жизни вдруг припомнились ему: и Аустерлиц с высоким небом, и мертвое укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и эта девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна…».

Самые трагические, а вовсе не радостные моменты своей жизни (не считая ночи в Отрадном) вспоминает Болконский и называет их «лучшими». Почему? Потому что, по мнению Толстого, настоящий человек живет в неустанных поисках мысли, в постоянном недовольстве собой и стремлении к обновлению. Мы знаем, что князь Андрей ушел на войну, потому что жизнь в большом свете казалась ему бессмысленной. Он мечтал о «любви людской», о славе, которую завоюет на поле сражения. И вот, совершив подвиг, Андрей Болконский, тяжело раненный, лежит на Праценской горе. Он видит своего кумира — Наполеона, слышит его слова о себе: «Какая прекрасная смерть!». Но в этот момент Наполеон кажется ему маленьким серым человечком, а собственные мечты о славе — мелочными и ничтожными. Здесь, под высоким небом Аустерлица, князю Андрею, как ему кажется, открывается новая истина: надо жить для себя, для семьи, для будущего сына.

Чудом выжив, он возвращается домой обновленным, с надеждой на счастливую личную жизнь. И тут — новый удар: во время родов умирает маленькая княгиня, и укоризненное выражение ее мертвого лица очень долго будет преследовать князя Андрея.

«Жить, избегая только этих двух зол — угрызения совести и болезни, — вот вся моя мудрость теперь», — скажет он Пьеру во время их памятной встречи у парома. Ведь кризис, вызванный участием в войне и смертью жены, оказался очень тяжелым и длительным. Но принцип «жить для себя» не мог удовлетворить такого человека, как Андрей Болконский.

Мне кажется, что в споре с Пьером князь Андрей, не признаваясь себе в этом, хочет услышать доводы против такой жизненной позиции. Он не соглашается с другом (все-таки трудные люди — отец и сын Болконские!), но что-то изменилось в его душе, как будто лед тронулся. «Свидание с Пьером было для князя Андрея эпохой, с которой началась, хотя во внешности и та же самая, но во внутреннем мире его новая жизнь».

Но не сразу сдается этот твердый и мужественный человек. И встреча с весенним дубом по дороге в Отрадное как будто подтверждает его безрадостные мысли. Этот старый, корявый дуб, стоя «сердитым уродом», «между улыбающимися березами», казалось, не хотел расцветать и покрываться новыми листьями. И Болконский грустно соглашается с ним: «Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб… пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь — наша жизнь кончена!».

Андрею Болконскому 31 год, и все еще впереди, но он искренне убежден, что «начинать ничего… не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая». Однако князь Андрей, сам того не зная, был уже готов воскреснуть душою. И встреча с Наташей словно обновила его, сбрызнула живой водою. После незабываемой ночи в Отрадном Болконский иными глазами смотрит вокруг себя — и старый дуб подсказывает ему совсем другое. Теперь, когда «ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого горя и недоверия — ничего не было видно», Болконский, любуясь дубом, приходит к тем мыслям, которые, казалось бы, безуспешно внушал ему у парома Пьер: «Надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь… чтобы на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе». Как будто возвращаются мечты о славе, но (вот она, «диалектика души»!) не о славе для себя, а об общественно полезной деятельности. Как человек энергичный и решительный, он едет в Петербург, чтобы быть полезным людям.

Там ждут его новые разочарования: тупое непонимание его военного устава Аракчеевым, неестественность Сперанского, в котором князь Андрей ожидал найти «полное совершенство человеческих достоинств». В это время входит в его судьбу Наташа, а с нею — новые надежды на счастье. Наверное, те минуты, когда он признается Пьеру: «Никогда не испытывал ничего подобного… Я не жил прежде. Теперь только я живу, но я не могу жить без нее», — князь Андрей тоже мог бы назвать лучшими. И опять рушится все: и надежды на реформаторскую деятельность, и любовь. Снова отчаяние. Нет больше веры в жизнь, в людей, в любовь. Кажется, ему уже не оправиться.

Но начинается Отечественная война, и Болконский осознает, что над ним и его народом нависла общая беда. Пришла, быть может, самая лучшая минута его жизни: он понимает, что необходим родине, народу, что его место — с ними. Он думает и чувствует так же, как «Тимохин и вся армия». И смертельное ранение его на Бородинском поле, его гибель Толстой не считает бессмысленными: князь Андрей отдал жизнь за родину. Он, с его чувством чести, не мог поступить иначе, не мог спрятаться от опасности. Наверное, свои последние минуты на Бородинском поле Болконский тоже счел бы лучшими: теперь, в отличие от Аустерлица, он знал, за что воюет, ради чего отдает жизнь.

Так на протяжении всей сознательной жизни бьется беспокойная мысль настоящего человека, который хотел лишь одного: «быть вполне хорошим», жить в согласии со своей совестью. «Диалектика души» ведет его по пути самоусовершенствования, и лучшими минутами этого пути князь считает те, которые открывают ему новые возможности в нем самом, новые, более широкие горизонты. Часто радость бывает обманчива, и снова продолжаются «поиски мысли», опять приходят минуты, которые кажутся лучшими. «Душа обязана трудиться…»